Происхождение помогло

Происхождение помогло
 

Тут Фрэнсис Лемарк говорит ему — на идиш: "Ты еврей?" Бернес на идиш же отвечает: "Конечно". "Я тоже еврей", — говорит Лемарк.
 
 

Это был пятьдесят седьмой год. Москва, фестиваль молодежи и студентов. Толпы иностранцев! Впервые! И приехали пять французских композиторов, сочинители всех песен Ива Монтана — Франсис Лемарк, Марк Эрраль, еще какие-то… Знаменитейшие фамилии! И к ним был приставлен Никита Богословский — во-первых как вице- или президент общества СССР-Франция, а во-вторых, у него прекрасный французский.
 Ну вот.

 А я тогда играл в Эрмитаже "Необыкновенный концерт", а по соседству выступал Утесов. И так как только от меня, "конферансье", зависело, два часа будет идти наш "концерт" или час двадцать, то я быстренько его отыгрывал, чтобы успеть на второе действие к Леониду Осиповичу. Я его обожал.

И вот я выбегаю, смотрю — стоит эта группа: пятеро французов, Никита и Марк Бернес. Он к ним очень тянулся… И идет такая жизнь: Никита что-то острит, французы хохочут. Я ни слова не понимаю, Бернес тоже. И он все время дергает Богословского за рукав: "Никита, что ты сказал?" Тот морщится: "Погоди, Маркуша, ну что ты, ей-богу!" Через минуту опять хохочут. Бернес снова: "Никита, что он сказал?" На третий раз Богословский не выдержал: "Марк, где тебя воспитывали? Мы же разговариваем! Невежливо это, неинтеллигентно…"

 Потом он ушел добывать контрамарку — французам и себе, и мы остались семеро совсем без языка. Что говорит нормальный человек в такой ситуации? Марк сказал: "Азохн вэй…" Печально так, на выдохе. Тут Фрэнсис Лемарк говорит ему — на идиш: "Ты еврей?" Бернес на идиш же отвечает: "Конечно". "Я тоже еврей", — говорит Лемарк. И повернувшись к коллегам, добавляет: "И он еврей, и он еврей, и он…" Все пятеро оказались чистыми "французами"! И все знают идиш! Марк замечательно знал идиш, я тоже что-то… И мы начали жить своей жизнью, и плевать нам на этот концерт Утесова! Тут по закону жанра приходит — кто? — правильно, Богословский! Мы хохочем, совершенно не замечаем прихода Никиты… Он послушал-послушал, как мы смеемся, и говорит: "Маркуша, что ты сказал?" А Бернес отвечает: "Подожди, Никита! Где тебя воспитывали, ей-богу? Мы же разговариваем!"

 Это был единственный раз в моей жизни, когда мое происхождение послужило мне на пользу.

 
Послесловие редактора

 
В моей студенческой юности была одна история, которая, как мне кажется, дополнит рассказ Зиновия Ефимовича. В восьмидесятом или восемьдесят первом году ко мне однажды неожиданно обратился мой товарищ Яша: «Сегодня в институтском доме культуры вечер Гердта. Хочешь пойти?» – Какие могут быть вопросы?

И вот мы сидим в маленьком зале. На сцене Гердт. Как всегда, трогательно неотразим. Яша посылает ему записку: «Расскажите, пожалуйста, о Вашей дружбе с Окуджавой». После нескольких вступительных фраз, Гердт начинает вдохновенно читать стихотворение Булата Шалвовича, посвященное ему:

Божественной субботы
хлебнули мы глоток.
От празднеств и работы
закрылись на замок.
Ни суетная дама,
ни улиц мельтешня
нас не коснутся, Зяма,
до середины дня…
 
Еще придут заботы,
но главное в другом:
божественной субботы
нам терпкий вкус знаком!
 
Уже готовит старость
свой непременный суд.
А много ль нам досталось
за жизнь таких минут?
На пышном карнавале
торжественных невзгод
мы что-то не встречали
божественных суббот.
 
Ликуй, мой друг сердечный,
сдаваться не спеши,
пока течет он грешный,
неспешный пир души.
Дыши, мой друг, свободой…
Кто знает, сколько раз
еще такой субботой
наш век одарит нас.
 
 
Так благодаря Зиновию Ефимовичу  и Булату Шалвовичу, я впервые в жизни ощутил свет Божественной Субботы.
 
Что можно тут добавить? Мой товарищ Яша – сегодня один из ведущих русскоязычных раввинов. Я подался в бреславские хасиды – так веселее.
Мне очень жаль, что Зиновий Ефимович так никогда об этом не узнает. Светлая ему память!